В январе 2025 года исполнилось сто лет со дня рождения русского писателя Евгения Ивановича Носова (1925–2002). Представляем книги и журналы о жизни и творчестве талантливого автора. Он писал не только повести и рассказы, но и статьи, очерки, стихи, миниатюры. Его книги привлекают умением рассказать об увиденном, показать все зримо, живописно будь это рассказы о деревне, о работе на земле, о природе, а также произведения, в которых звучит тема войны.
Проза Мастера будоражит души людей, заставляет задумываться о своем предназначении и одновременно согревает добротой и теплом, дает надежду на лучшее.
Выставка поможет читателям лучше узнать творчество Евгения Ивановича Носова, его жизнь и фронтовой опыт.
Чалмаев, В. А. Храм Афродиты : Творческий путь и мастерство Евгения Носова / В. А. Чалмаев. – Москва : Советская Россия, 1972. – 176 с.
Шифр: ББК 83.3(2=Рус)7 Ч-16
Фонд: к/х
Книга видного московского критика В. Чалмаева. Автор приехал к писателю в Курскую область для более близкого знакомства, «так сказать, в тапочках на босу ногу посидеть в домашней обстановке».
Он рассказывает о жизненном и творческом пути известного русского писателя Евгения Носова. Автор прослеживает истоки самобытного – творчества этого новеллиста, рост и постепенно крепнущую силу его таланта, неразрывную связь с родной землей, ее делами и заботами. Очерк раскрывает особенности дарования Е. Носова, человеческое обаяние и мастерство этого художника, одного из ярких представителей современной русской прозы.
И весь творческий путь Евгения Носова – от первой книги «На рыбачьей тропе», вышедшей в 1959 году в Курске, до последних книг «В чистом поле за проселком» (Воронеж, 1967), «За долами, за лесами» (1968) «Красное вино победы» и «Берега» (Москва, 1971) – это путь открытия человеческих талантов среднерусской полосы, совершенства и красоты народной жизни, природы. И одновременно это путь углубления таланта «в тиши», открытия новых художественно-изобразительных средств. Уменье видеть человека в тот, порой редкий миг, когда он больше всего «похож на самого себя», когда он, как говорят, «в фокусе», в зените своих развернувшихся способностей — это уменье пришло к Носову вместе с жизненным опытом, вместе с уроками у живописи. Самобытный творческий почерк, как и всякое плодотворное новаторство,— это не случайная находка художника не сюрприз судьбы, а сокровище, «окупленное историческим опытом и мукой предшествующих поколений» (Л. Леонов).
Рядом с Евгением Носовым / М. Еськов // – Москва. – 2003. – №6. – 167-194
Шифр: ББК 83.3(Рос =Рус)
12 июня 2002 года, скончался Евгений Иванович Носов. Многие его читатели и собратья по перу узнали об этом с большим опозданием: информация по радио и телевидению была весьма скупая…
В последние годы Евгений Иванович все свои новые произведения печатал в данном журнале. Предлагаем вниманию письма Е. И. Носова к друзьям-писателям и воспоминания о нем.
Автор статьи, а также друг, ученик и земляк Михаил Николаевич Еськов.
Еськов, М. Воспоминания о Евгении Носове / М. Еськов // Москва. – 2005. – N 1. – С. 159-170. – Продолжение. Начало: N 6, 2003.
Шифр: ББК 83.3(Рос=Рус)
Автор знакомит читателя с уникальным, интересным человеком! Михаил Родионович Чистяков – особая страница в биографии Евгения Ивановича. Из друзей детства в последующие годы с ним только Чистяков был в близких отношениях.
Казалось, что света от Родионыча не было ни какого, одна лишь большая тень. Но Евагений Иванович не раз отмечал:
– А без него скучно!
А последний свой рассказ «Фагот» Носов построил на реальных трагических фактах, происходивших с семьей Михаила Родионовича. Склоняешься к мысли, что это пронзительное достоверное произведение-прощальная сердечная дань Евгения Ивановича неизменному другу, с кем прошагал по жизни от начала и до исхода.
Особого упоминания требует ритуал сбора на рыбалку.
«Не обходилось без приключений и на самой рыбалке. Кое-какие события описаны Евгением Ивановичем в рассказе «Уха на троих». Но это всего лишь малая толика из многолетних блужданий с рюкзаком за плечами.
В то короткое время Евгений Иванович отправился в Волгоград к сестрам, а по возвращении уговорились особо не откладывать, сразу же двинуться в путь. И на тебе-случилась холера. В Волгограде объявили карантин. Евгений Иванович застрял там надолго. Но Носов есть Носов, несмотря на милицейские облавы и прочие карантинные меры, ему удалось-таки прорваться на Волгу и порыбачить. Вернулся оттуда с богатым уловом, угощал вялеными лещами, диковинной по нашим местам чехонью. После его рассказов спокойно заснуть было уже невозможно: самому мерещились бронзовые рыбины-оковалки. Как в костре моментальным пламенем занимается выдержанный на солнце сушняк, так и мы загорелись новым желанием. На будущий год в мой отпуск решили непременно побывать на Волге, пожить в палатках, ну и, само собой, поудить вдоволь. Эта задумка, к счастью, осуществилась.
Волгоград встретил нас пеклом. Нечем было дышать. Выжженная серая земля без единой живой травинки выглядела таким же бетоном, как настоящее бетонное летное поле. В самолете Родионыч кричал благим матом. Летел он первый раз в жизни и обычное давление в ушах воспринял как нечто угрожающее. Случись такое в машине, пожалуй, выпрыгнул бы на ходу.
Еще в Курске планируя поездку, подумывали обходиться ухой да чаем. Вдвоем с Евгением Ивановичем мы так и поступали. Но Родионыч… Я настаивал, что он никуда не денется. На самом-то деле, окажись в тюрьме или в пустыне, у кого затребуешь выпивку? Последнее слово, как всегда, принадлежало Евгению Ивановичу:
— Мишич, ты мало его знаешь. От твоего сухого режима он ударится в калмыцкие степи, сам за водкой побежишь. Так что давай не по-твоему и не по-моему. Ты вот что, ты заначь фляжку спирта, никуда ее ни-ни. К ужину будешь выдавать по пятьдесят грамм, не больше.После случившегося в самолете я уже не сомневался в правоте Евгения Ивановича. Без пряника управлять Родионычем не удастся. Так что запрятанная фляжка пойдет по назначению, буду готовить разведенку, на две недели как раз и хватит. От непривычной жары организм иссушался так быстро, что пить хотелось постоянно.
Жидкость употребляли немереными стаканами, кружками, бачками. Носов страдал не меньше нашего, но он знал, чем можно облегчить адаптацию.
— Нина, — обратился он к сестре, у которой мы гостевали, — копченье продается?
— Полно, как в прошлом году.Вскоре мы отправились за неведомым копченьем. Евгений Иванович для чего-то взял с собою нож-тесак. Мало того, он еще и веревки прихватил. То, что увидели, поразило.
Весь угол просторного магазина завален был копчеными хребтами и ребрами.
— Сайгаки из заволжских степей, — пояснил Евгений Иванович.
Случись подобное в нашем Курске, стоять бы в очереди полдня, а тут, кроме нас, никто слюной не истекал. Без привычки глядеть на все это было не только обидно, но и диковинно. На полках горки, если не горы, лещей, метровые сомы, живые раки. И ни у кого глаза не горят при виде такого изобилия. С зависти набрали мы пуда под два копченых костей. Тесаком Евгений Иванович орудовал, как заправский рубщик мяса. Раз-делил сочленения, улаштовал всякие горбины, разложил на три поклажи, увязал веревками, чтобы удобней было нести.
— Сейчас наварим под пивко, — возбуждал нас Евгений Иванович.
— Под пивко не грех бы и покрепче чего-нибудь.
— Роди-о-о-ныч! По такой жаре да пиво с водкой — брр-р! — От воображаемой картины у меня мурашки на коже выступили.Ну и попировали мы. Мяса оказалось-таки достаточно, чтобы не оскользнуться языком по кости.
По Волгограду Евгений Иванович водил нас, будто по своему родному городу. Показывал места, где до Волги оставались какие-нибудь десятки метров, но они как раз и явились последним пределом, куда враг так и не ступил. Побывали мы на Мамаевом кургане и у «Дома Павлова». Музей «Сталинградской битвы» Носов раньше не посещал, возможно, поэтому рассматривал экспонаты долго и молча. Нам-то, не воевавшим, все эти снаряды, рвано закрученные осколки представлялись просто смертью — и только. А ему было что вспомнить.
Предоставленные самим себе, мы самостоятельно бродили от стенда к стенду. Конечно, не обошли вниманием почетный меч короля Великобритании, подаренный гражданам Сталинграда в честь победы над фашистскими захватчиками. У этого меча гордо думалось, вот же вынудили признать наши успехи, всегда бы так.
В какой-то момент я застал Евгения Ивановича у орудия. Заложив руки за спину, в своей неспешной манере он ходил вокруг и был поглощен разглядыванием. Вид у него был такой, будто на нем лежала ответственность проверить каждую заклепку на металле, чтобы в необходимый момент не случилось поломки или отказа. Заметив меня, Евгений Иванович застенчиво улыбнулся:
— Моя пушка.
— На ходу? — спросил я.
— Да, стрелять может.
А больше не стал распространяться. Явно он был не с нами».
Сергованцев, Н. М. К одному берегу : литературно-биографические очерки. – М. : Современник, 1987. – 317 с.
Шифр: ББК 83.3(2=Рус)6 С 32
Фонд: н/аб
Век русского крестьянина куда-то манило, какие-то неукротимые крылья носили его по беспредельным просторам – их- то в Отчизне хватало за глаза.
Евгений Носов однажды монологом «На дальней станции сойдя». Он размышлял как раз над судьбами тех, кто покидает родные села, гонимых, как зверь лесным палом, одним желанием осесть на вечное городское житье, оседлать розового коня счастья.
Деля этих искателей городского счастья на три категории (тех, кто вскочил на розового коня, тех, кто только за хвост его ухватился, а с третьими совсем скверно – это бросающая деревенский дом молодежь), во всех он отмечает непонятную душевную тоску, обидное чувство обездоленности от жизни в окаянной деревне. У себя они уже не работники, все делают через пень-колоду, лишний раз за топор не возьмутся. («Глаза б мои на все это не глядели!») А в городе, обретя лимитное счастье, если и не заступили на какую-нибудь сторожевую вахту (сутки отстоял— двое дома), то пополняют ряды бракоделов (протекающие краны, перекошенные двери, срывающие-ся со стен полки), потому что в чести потомственных рабочих не воспитаны, не из того рода. А молодые, продолжает Е. Носов, оглушенные транзисторным громом, клянут судьбу, что родились в какой-то Никодимовке или Кудасовке, стыдятся своей земли и своего крестьянского рода, не поют и слушать не хотят исконных деревенских песен. Вырвавшись на городские просторы, они как бы сбрасывают нравственные скрепы, а отсюда-пьянство, хулиганство, безделье, милицейские приводы и т. д. Но ведь и те, кого благополучно приняла городская жизнь, кто скачет по свету на розовом коне, ничем не уймут с годами крепнущую тоску по родному порожку, по речке с пескариками и зеленым бережком.
А деревня пустеет. И нет в колхозе людей. Председателю хоть зазывай работников с дороги, пишет Е. Носов. Так и делают: «Коровник строят чеченцы, бураки выхаживают молдаванцы… Такого отродясь не было…» — жаловался писателю коренной деревенский житель.
Евгений Носов умер 14 июня 2002 года, похоронен на Никитском кладбище в родном Курске.
«Чему ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха!» (Е. Носов)